Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, февраль
– Благодарю, – буркнул Жуков и вышел прочь.
Мысль Орлова несколько подбодрила Мишу:
«Что я, собственно, ухватился за обратный путь моего подопечного? Ведь правильнее всего проверить, как он провел день и тогда можно будет продумать дальнейшие действия по изобличению преступника. А преступника ли?»
Мысль обожгла, но Жуков сразу же отбросил ее в сторону, как не подходящую.
Первым делом младший помощник направился снова за Обводный канал в артель. При воспоминании о дубинке, подстерегшей его в прошлый раз, холодок пробежал по спине и Миша крепче сжал рукоять пистолета в кармане. Не хотелось становиться жертвой какого—то там разбойника, который подстерегает в темных местах неосторожных горожан, идущих по опасным улицам.
Со стороны Исакиевского собора раздался колокольный звон, известивший, что шестой час по полудни начал отчёт следующего. Миша поправил воротник пальто и направился к площади, где Николай I удерживал коня от ретивого бега. Там Жуков рассчитывал взять извозчика и к Бумажному каналу, где находилась артель. Через полчаса он вышел из саней и предупредил возницу, что пробудет недолго.
Входная дверь оказалась незапертой, длинный коридор был пуст, только из дальней комнаты слышались возбужденные голоса, но разобрать о чем шел спор, не представлялось возможным. Миша подошел и громко постучал. Голоса умолкли и сразу же дверь открылась на пороге стоял старшина артели, лицо его налитое кровью, в миг побледнело и испуганные глаза выдали непонятную боязнь.
– Господин Жуков, – голос старшины, хоть и звучал глухо, но в нем чувствовалось волнение.
– Да, это я, – Миша вошел в комнату и снял головной убор, у окна стоял мужчина в летах с седой длиной бородой, его глаза живо бегали со старшины на сыскного агента, – у меня есть появились несколько вопросов, требующих твоего ответа.
– Всегда готов помочь сыскной полиции, – и старшина скосил глаза на бородатого, последние слова явно предназначались ему.
Мужчина, до той минуты сидевший, поднялся и с улыбкой на лице направился к выходу.
– Я еще зайду, раз мы не решили, – он обратился к старшине, тот рассеянно кивнул и торопливо произнес:
– Да, да, непременно, – и повернул лицо к Мише. – Кажется, в прошлый раз я рассказал все, что мне было известно.
– Следствие иногда требует уточнения, – Жуков насторожился, сцена, разыгравшаяся ранее, становилась любопытной, поэтому не стоило торопиться. Он без разрешения присел на скамью и положил головной убор рядом.
Старшина стоял перед ним и не знал куда деть руки, видимо, раздражение от предыдущего разговора окончательно не ушло. Сунул руки в карманы.
– Вы уже нашли душегубов?
– Увы, ищем и надеюсь, им не долго осталось ходить на свободе.
– Им? Их целая шайка?
– Пока не могу разглашать, – Миша таинственно понизил голос, – сам понимаешь, следствие.
– Мы понимаем, – произнес торопливо старшина и тоже понизил голос.
– Сколько человек в артели?
– Вашбродь, уж не подозреваете ли наших? – Голос звучал тихо, словно старшина боялся, что кто—то в коридоре может услышать.
– Что есть сомнения в работниках? – вопросом на вопрос ответил Жуков.
– Упаси Господь, – наиграно замахал руками старшина, глаза его сузились и он хищно посмотрел на сыскного агента, – Степан Иваныч хоть и бирюком был, но человеком уживчивым и ладил со всеми.
– Понятно, а все же?
– Вашбродь, не понятны мне ваши намеки.
– Что не понять? – Пожал плечами Миша, – в артели все дружны до гроба? – И немигающими глазами уставился в лицо старшины, который стал еще бледнее, хотел что—то сказать, но так и застряли слова в горле.
– Не шутите так, господин Жуков.
– А я и не шучу, – еще более серьезным голосом произнес сыскной агент, – в котором часу вы заканчиваете работу?
– Когда как, – лицо старшины не выражало никаких чувств, – иной раз и за полночь, когда не успеваем к сроку, а так, в десятом часу.
– В тот роковой день, когда закончили?
– В день убийства Морозовых, упокой их души, Господи! – Перекрестился старшина.
– Да, в тот вечер!
– Дак, на колокольне, – он кивнул куда—то в сторону, – девять пробило, вот и разошлись.
– Так, и кто?
– Почти вся артель здесь проживает, вот Морозовы угол снимали, Ефимка, – старшина загибал пальцы, – Коська да Евсей с сыном, пожалуй, все.
– Они все сразу ушли?
– Не могу припомнить, но, кажется, сразу. Мы дверь закрываем на замок, тут края пустынные, мало, кто бродит.
– Это точно. А не собирались ли куда зайти уходящие?
– Почем знаю, – раздраженно буркнул старшина, но, взглянув на сыскного агента, произнес, чуть ли не извиняющимся тоном, – не знаю, Вашбродь, ушли и ушли, я ж по пятам за ними не ходил. Куда они отправились, им ведомо, а не мне.
– Значит, не знаешь?
– Так точно, не ведаю.
– Кто мог знать о больших деньгах у Морозовых?
– Господин Жуков, у кожного из нас свои помыслы. Вот вы, звиняйте, не будете трясти своим кошелем перед чужими…
– Но артельщики вроде бы не чужие друг другу, – перебил старшину Миша, – почти все с одной деревни.
– Вы правильно заметили, господин Жуков, с одной волости, но кошели у нас разные, – прищурил левый глаз собеседник, – и кожный из нас перед другими деньгами не бахвалится.
– Понятно, значит, ты не знаешь, – напирал на старшину сыскной агент, – куда кто пошел?
– Вот тут сказать могу, – приблизил лицо собеседник к Мише, – следующим утром сивушного запаха ни от Коськи, ни от Евсея, ни от Ефимки не почувствовал, значится, дома ночевали, а не в трактирах.
– Из этих троих никто домой не собирается?
– Что вы, господин Жуков, нынче работы вагон, по весне домой деньги хорошие отправят, кто корову справит, кто избу сладит, кто еще что.
– А кто избу сладить собрался?
– Евсейка, у него уже покосилась, так он новый хочет выстроить.
– Понятно, более ничего добавить не хочешь?
– Знал бы, сказал, а напраслину ни на кого возводить не хочу.
– Хорошо, – Миша поднялся со скамьи, настроение не улучшилось, толком узнать ничего не удалось, да он и не рассчитывал услышать что—то путное. Артельщики друг за друга горой стоят и стараются в обиду своих не давать. Знакомы давно, может, в деревнях соседями были, а в чужих краях держатся за земляков, иной раз помогают всем миром работающим в артели. Вот и сейчас что—то старшина скрывает, бегающие глаза и вид выдают с потрохами, но вот беда, что этими потрохами не прижмешь, а только дальше строить будешь расследование, исходя из полученных сведений, услышанных слов, подкрепленных и другими свидетельствами.
Озябший извозчик сидел на козлах в ожидании сыскного агента, не делая попыток уехать из этих негостеприимных краев, где, как говорит молва, каждый божий день происходит что—то нехорошее. Вот на днях он слышал, сторговались за хорошие деньги какие—то хорошо одетые люди с возницей, чтобы он отвез в Красное село, так остался и без лошади, и без дрожек, только разбитую голову поимел, а мог бы запросто и жизни лишиться.
– К Лиговскому, – буркнул Миша.
– Звиняйте, – обернулся извозчик, – куды?
– Знаешь дом купца Чистякова.
– Кто ж его не знает, – ответил обрадованный возница, наконец—то можно переехать Обводный, а там и тише и спокойнее, да и городовых на улицах хватает, – домчимся, барин, в пять минуток, не сумливайтесь.
Глава двадцать девятая. Вдовьи слезы, вода и работный смех
Штабс—капитан подъехал к крыльцу трактира «Ямбург», протянул извозчику серебряный четвертак с гордо вздернутым профилем Его Императорского Величества. Бородатый «ванька» обрадовано кивнул и льстиво произнес:
– Благодарствую, барин! Благодарствую! Ваше Благородие, може Вас подождать?
Орлов только махнул снятой перчаткой, мол, не нужно. Разговор, может быть, долгим, так что…
Пройдя через полную посетителями залу, Василий Михайлович начал подниматься по лестнице. Со смертью хозяина ничего не изменилось, народ, как ходил, так и ходит. Кормят вкусно и недорого, так что еще надо, когда урчит брюхо.
Штабс—капитан не выискивал глазами Степана, прошел будто в задумчивости, но отметил, как тот остановился с подносом, окидывая подозрительным взглядом сыскного агента и что—то нехорошее было в этом взгляде, словно волк, вышедший на охоту, остановился, принюхиваясь к морозному воздуху.
На стук поначалу никто не ответил, только тогда, как Орлов занес руку для повторного стука, дверь отворилась. На пороге стояла Мария, кутавшаяся в траурный плат.
– Добрый день!
– Здравствуйте, Мария! Разрешите войти?
– Прошу, – она повернулась и прошла к дивану, на край которого присела. Лицо не выражало никаких чувств, словно с Дорофеем Дормидонтовичем умерла и частичка ее самой.
